«Все заработанные деньги я потратила на терапию», — словно подтверждает вышесказанное моя приятельница Настя, строившая карьеру в известном PR-агентстве. Вы наверняка слышали такие истории. Приличная компания, желанное трудоустройство, которое вроде как должно улучшить качество жизни новоиспеченного сотрудника. Но происходит ровно наоборот: работа в режиме 24/7 с перерывом на тревожный сон, пропущенные обеды, гнетущее чувство вины в выходной, поездки в отпуск с ноутбуком и судорожные попытки поймать вайфай от ближайшей пальмы, злость, раздражительность и, как следствие, заметное ухудшение в отношениях с близкими людьми, а еще — проблемы со здоровьем. Но слезть с иглы эффективности, как водится, куда сложнее, чем на нее подсесть. Особенно если окружающие тоже плотно на ней сидят. А среди коллег «истории успеха» сводятся к непрерывному, с переработками, труду. «Я искренне уверовала, что единственный способ чего-то добиться — очень много, пусть даже через силу, работать».
Психологи твердят, что трудоголизм — социально одобряемый побег от реальности, причем не только от глобальных проблем, но и от рутинно-бытовых: не представляете, как много людей используют загруженность как повод увильнуть от похода в магазин или готовки обеда. К тому же именно через трудовые подвиги у многих реализуется потребность в признании и ощущении своей значимости. А еще у трудоголика, скорее всего, проблема с самооценкой — и разбираться нужно именно с ней.
Но слезть с иглы эффективности, как водится, куда сложнее, чем на нее подсесть. Особенно если окружающие тоже плотно на ней сидят
«В заложниках у токсичной продуктивности меня держал мой комплекс самозванца, — рассказывает Ксения, семь лет проработавшая в популярном глянце, для героев которого «успешный успех» — стиль жизни. — Я считала, что попала в журнал случайно,
ничего не заслуживаю — и поэтому мне нужно все время прыгать выше головы». Так родилась привычка «фигачить без остановки». Но отсутствие отдыха скоро начало сказываться. «Я стала понимать, что все это нехорошо. Но нехорошо не потому, что нельзя столько работать, а потому, что у меня не получается много и продуктивно работать. Такое вот искажение».
В результате Ксения уволилась — и теперь ходит на терапию, где ее учат среди прочего отделять свои установки от чужих: «заимствованные» представления о прекрасном и успешном нередко активируют токсичную продуктивность. Иногда они прилетают в нашу жизнь из соцсетей, где безостановочно и порой навязчиво транслируются чужие мечты, иногда достаются нам по наследству. Еще одна знакомая редактор назвала токсичную продуктивность причиной, по которой не смотрит сериалы. И пояснила: «Мама и папа считали, что все люди должны постоянно заниматься чем-то полезным». Наташа так и жила — даже «Игру престолов» проигнорировала (все-таки это больше семидесяти часов полезного времени!). Молниеносно доросла до главреда и, по собственному признанию, считала себя незаменимой — ровно до тех пор, пока ее не заменили. Но в целом пыла это не убавило; переработки на новом месте стимулирует страх, что, если она будет недостаточно стараться, ее заменят снова.
Именно страх попасть под сокращение — «спонсор» перегрузок пандемийного года. Вот уж когда токсичная продуктивность цвела пышным цветом! Условия располагали: как точно подметил журналист Дерек Бласберг, работа из дома на деле оказалась жизнью на работе. Одни, чтобы показать, что не валяют ваньку (опять же из страха), назначали неприлично большое количество Zoom-встреч, другие обнаружили, что им нечем, кроме работы, занять время, которое раньше тратилось на дорогу до работы, спорт и встречи с друзьями. Поленья в костер нездоровой эффективности подбрасывали инфлюенсеры, ежедневно отчитывавшиеся о прочитанной книге, выученном иностранном языке и запущенном бизнесе. Про такое говорят: все бегут — и я бегу. За финишной чертой, правда, ждал не триумф, а разочарование. Да и вакциной от сокращений переработки не стали. Не говоря уж про то, что 100 часов работы в неделю — а именно столько во время пандемии трудились младшие аналитики на Уолл-стоит (после доклада об этом руководство Goldman Sachs и других банков объявило о донаборе сотрудников) — вряд ли можно назвать здоровым подходом. ВОЗ этой весной сообщила, что даже 55-часовая рабочая неделя на 35% повышает риск инсульта, на 17% — риск смерти от ишемической болезни сердца.
Если сотрудник попал в жернова сверхэффективности, скорее всего, он «сгорит» через два года и даже не успеет подойти к пику своей продуктивности и принести компании пользу
Окей. Работнику токсичная продуктивность сулит мало хорошего (разве что на короткой дистанции, пока он еще бодр и свеж). Но, наверное, культ переработок выгоден начальникам? Как выяснилось, только самым недальновидным. «Да, раньше в корпорациях считали, что люди — ресурс для бизнеса. Но все меняется: теперь бизнес — ресурс для людей, — просветила меня знакомый HR-специалист Ирина. — Токсичная продуктивность — прямой путь к истощению, такие сотрудники не могут долго продержаться. При этом компания становится успешной, когда путь сотрудника внутри нее достаточно длинный и состав не меняется раз в 3–4 года. А если сотрудник с первого же дня попал в жернова сверхэффективности, скорее всего, он «сгорит» уже через два года и даже не успеет прийти к пику своей продуктивности и принести компании пользу».
По словам Ирины, сегодня здоровая корпоративная культура настаивает на адекватном подходе к работе, где переработки — исключение, а не правило; где во второй половине дня в пятницу ты не получаешь письмо с просьбой подготовить отчет к понедельнику; где в выходные — да и в принципе в нерабочие часы — рабочие чаты молчат. Все это — большая ответственность начальника: он не просто не должен поощрять нездоровую приверженность работе, но и личным примером демонстрировать, что работа — это еще не все. «Любая корпоративная культура проходит через личный невроз СЕО, отражает его. Конечно, вы работаете на результат, но он не должен быть разрушительным». Финансовая мотивация, к слову, себя практически изжила: ее хватает максимум три месяца. Люди хотят жить здесь и сейчас, а не через пятнадцать лет, «когда и если» дорастут до топ-менеджера, и даже готовы получать меньше — лишь бы не существовать в постоянном стрессе.
Главный совет? Разрешить себе отдыхать без мильона терзаний. «Подойдите к отдыху как к рабочим делам: планируйте его! Поход по личным делам, встреча с друзьями, которую нельзя отложить... Такой продуманный распорядок дня — катализатор продуктивности: вы все сделаете вовремя. И обязательно — спорт: физическая нагрузка помогает переключиться». Среди других советов — принять собственную ценность, разрешить себе быть экспертом в чем-то одном и не корить себя за ошибки. «В классных современных компаниях за ошибки сейчас не ругают и уже точно не увольняют — просто делают работу над ними».
Меняется и подход к оценке персонала, который очень точно отражает суть дискуссий на тему того, что вам необязательно быть лучшим из лучших. Этот концепт долго подпитывался присущим миллениалам страхом тривиальной жизни, для которого в середине 2010-х появился самодельный термин koinophobia, зафиксированный в The Dictionary of Obscure Sorrows — «Словаре непонятных скорбей». Но принцип «любое место, кроме первого, — это проигрыш», как емко сформулировала, комментируя результаты «Евровидения», Яна Рудковская, теряет силу. «Бренды больше не культивируют идею «лучших людей». Лучшим может быть один, и такие люди не умеют работать в командах. И если раньше мотиватором были доски работников месяца, то сейчас тренд — чувствовать себя частью большой команды. А для этого не надо быть лучшим, надо хорошо делать свою работу».
Сбежавшая из PR-агентства Настя устроилась в международную бьюти-корпорацию, где принципы work-life balance не обсуждаются, а вовсю реализуются. Начальница уходит ровно в шесть — и просит подчиненных поступать так же. И ни в коем случае не брать работу на дом. Бегом из офиса. Лето на дворе!
0
