Это только кажется, что ничего сверхъестественного не произошло. На самом деле произошло очень много событий – в том числе и невозможных, на взгляд людей того времени. Ну, например, первый выход человека в космос.
Да, но выходил не ваш герой, не Павел Беляев, а Алексей Леонов.
Это так. Но в команде, будь в ней два человека или двадцать два, всегда есть тот, кто остается в истории фамилией и поступком, а есть и другие: люди, которые сделали все для того, чтобы мы знали фамилию и поступок.
Вам этим была интересна роль?
Мне было интересно поискать, пофантазировать, пособирать образ Беляева, командира корабля, который корректировал, регулировал и обеспечивал безопасность этого выхода в космос, – наверное, так. Понять характеры, их совместимость или несовместимость, историю, которая складывалась между двумя этими космонавтами. Как они шли к тому, чтобы совершить это – невозможное. Как менялись их отношения, какими сторонами они открывались друг другу и во время полета, и до, и после.
В первую очередь это все-таки история характеров и их развития. История полета не космического корабля, а человеческого духа. Мой герой – это человек, который говорит: «как Родина прикажет». Человек военный, человек приказа, человек долга. И очень интересно понять, что за всем этим стоит. За выучкой, за рублеными фразами, за формой и выправкой, которую сразу видно, даже если человек в штатском. Какие там радости, обиды, какие переживания – вот до этого и хотелось докопаться.
Во многом эта преданность долгу – еще и черта эпохи.
Верно, и это тоже. И может быть, мной двигала отчасти ностальгия по тем людям – бессребреникам, которые работали в первую очередь на благо страны, ради нее. Да и сейчас такие есть, слава богу. Но мне кажется, большая часть общества смотрит совсем в другую сторону.
Что вы имеете в виду? Если говорить про ностальгию, то она как раз сейчас приобретает пугающие масштабы.
Мы говорим о разных вещах. Я – о ностальгии по отношениям, в которых главное – долг и доверие. По ответственности за то, что ты делаешь. Это же нормальная вещь. Приходишь вовремя на работу, приходишь подготовленный – если о моей работе. Стараешься ответственно относиться к тому, что ты делаешь. И иногда призываешь к этому и других. Нельзя жить прошлым. Но нужно все лучшее, что с тобой было и что, как тебе кажется, приемлемо в сегодняшних условиях, возрождать и сохранять.
Из ваших слов следует, что уровень доверия и ответственности, который мы наблюдаем сегодня, вас не устраивает. Раньше все в этом смысле было лучше?
Я не могу говорить за все общество. Но наверное, да, вы правы. Наверное, так, потому что я максималист и периодически говорю себе: «Тише-тише, не надо так уж»… В первую очередь все зависит от воспитания. Наверное, эта ответственность – гипертрофированная даже – у меня от отца.
Вас строго воспитывали?
Не скажу, что прямо так уж строго, нет. Просто у меня был человек, по которому я мог измерять свои поступки. И который в какой-то момент жизни позволял мне совершать ошибки и самостоятельно их исправлять. Это достигается не лекциями и нравоучениями, только личным примером. Я думаю, так.
Ваша благотворительная деятельность – тоже следствие максимализма и чувства ответственности?
Наш фонд старается в том числе ненавязчиво напомнить и показать личным примером, как это просто, как это хорошо в первую очередь для нас самих – с точки зрения внутренних ценностей и человеческого достоинства – помочь другому человеку. Наша профессия – при всем моем к ней уважении, – она такая... Если у нас что-то вдруг не получится, то никто от этого физически не пострадает, по большому-то счету. Зато если получится, то это придаст кому-то уверенности, кто-то задумается, для кого-то, возможно, станет открытием, ну или просто настроение поднимется.
А фонд – это все-таки история реальной помощи. Причем не одноразовой – когда помогли с операцией ребенку, например. Это и последующее его ведение, физиотерапия, введение и адаптация в обществе, реабилитация психологическая и социальная. И работа с родителями, которые испытали шок, которым тоже нужно жить полноценной жизнью, не трястись каждую минуту из-за того, что все может повториться. Хотелось бы поменять отношение общества к онкологическому диагнозу как к приговору. Это ведь не так, жизнь на этом не заканчивается. Наша программа так и называется: «Знать и не бояться».
А вы могли бы целиком посвятить себя фонду и благотворительности, отказавшись от актерской работы?
Не знаю. Сейчас фонд в хорошей форме, у нас работают 14 сотрудников, большая команда. А я – я думаю, еще не наработал в профессии все, чтобы спокойно отказаться от нее.
Чего вы еще от нее ждете?
Того же, чего и всегда. Не повторяться. Работать с режиссерами, которые заставляют тебя удивляться.
И когда в последний раз было такое удивление?
Давно, к сожалению.
Вы сейчас больше заняты в кино?
Да, в кино и на телевидении. Это не значит, что мне не интересен театр, я просто не хочу скакать со съемочной площадки на театральные подмостки. Я стараюсь действовать последовательно, чтобы закончить с одним, а потом взяться серьезно и ответственно за другое. Спектакль и фильм – это абсолютно разная материя. Совпадают они только в одном: актерам желательно знать текст, ну или хотя бы понимать, о чем он. И говорить друг за другом. Все остальное – разное.
Театр – это сиюминутное дело, общение, энергия. Это то, как ты держишь ритм, это опережение зрителя на два-три шага. Способность брать верх над своими эмоциями – потому что нелепо выглядят актеры, которые начинают плакать навзрыд и так и плачут, пока последние зрители не уходят где-то посредине спектакля. Это я условно, конечно, говорю. И еще много-много всего. Театр – это очень живая вещь.
Можете рассказать подробнее о телевизионных проектах?
Сейчас я снимаюсь в большой истории к столетию Октябрьской революции. Это восьмисерийный фильм.
Художественный?
Это зависит от того, как мы его сделаем. Может, и антихудожественный получится.
Простите, игровой, я имел в виду.
Да, конечно. Я играю Льва Давидовича Троцкого.
Готовы к новой волне разговоров о большевиках и о том, нужно ли выносить Ленина из мавзолея?
Ну, мы не о политике снимаем, это опять же история характеров, отношений, поступков. Без разговоров, конечно, не обойдется, но профессия актера, режиссера, да и любого художника вообще, наверное, не может не провоцировать человека. На эмоции, на размышления. Если ты этого не делаешь, если ты играешь, а в зрительном зале – равнодушие, то ты чем-то не тем занимаешься.
Мы все время говорим о вашей работе. А отдыхать вы умеете?
Умею, наверное. Вот в системе йоги, кажется, есть упражнения, которые ведут к полному очищению сознания. Я, правда, йогой не занимаюсь. Но театр – для тех, кто старается честно работать на сцене, – это история проветривания. Ты проветриваешься, если работаешь честно. Из тебя выходит все лишнее, ты пуст, очищен, ты наполняешься другой энергией. И даже когда тяжелейший спектакль, когда сил нет никаких, руки-ноги болят, а голос сорван – но зритель это принял, то на самом деле ты абсолютно счастлив, пусть даже кажется, что ты еле ходишь. На самом деле ты отдохнул. Ты все выдал, очистился и теперь готов идти дальше.
И трудную роль не приходится потом стаскивать с себя, как мокрую одежду?
Бывает. В основном так бывает, когда не получается. Нужно каждую секунду понимать и чувствовать – себя, зрителя и то, что происходит на улице. Нужно, чтобы все это в тебе было. Вот вы спросили про отдых. Я не знаю, как правильно нужно отдыхать. Я вот, как и большинство, отдыхаю неправильно: ложусь на диван и смотрю телевизор. Мне нужно дня два вздохнуть, чтобы дальше заниматься чем-то еще. Отдых – это выход в другой ритм существования. Собственно, за этим многие уезжают на моря или в леса. Просто, чтобы выйти в этот другой ритм. Мне в этом смысле даже проще. У меня разный ритм в разных городах. Разный ритм в театре и в кино. Иногда тяжелый, но разный.
0
119.00
