У человеческой истории есть одна удивительная особенность. Она не делается помимо текстов и даже – существенным, коренным образом от них зависит. Это касается, думаем мы, даже времен, предшествовавших изобретению письменности: на поведение людей, в том числе массовое (что такое история, как не массовое поведение?), способны решающим образом влиять и устные тексты. Но мы на этот раз будем говорить о текстах письменных. Они, как известно, отличаются от устных уже хотя бы тем, что способны отделяться от своих авторов, расходиться по свету в тысячах экземпляров, все более теряя связи со своими первоисточниками, со смыслами, которые вкладывали в них те, кто их написал, – и все более насыщаясь смыслами совсем иными. Удобными или понятными для тех, кто эти тексты читает и использует.
Так возникают тексты с особым историческим статусом: тексты-матрицы, собирающие в себя множество разнородных толкований – и в конце концов взрывающие исторический процесс изнутри. Придающие ему совсем другое направление.
И что, неужели вправду дело в текстах? В том, что какие-то книги были прочитаны именно так, а не иначе, что из них сделали именно такие, а не совсем другие выводы? И мыслимо ли в принципе «единственно правильное» прочтение? Об этом волей-неволей задумаешься, как только становится ясно, что события, запущенные буквами, написанными однажды на бумаге, повлекли за собой несметное количество жертв и бесповоротно изменили несчетное количество судеб.
Ответственны ли авторы этих текстов за те процессы, которые вызываются, стимулируются, провоцируются их творениями? Могут ли они вообще быть за это ответственными?
Именно такова оказалась судьба текстов, о которых у нас – в свете наступающего столетнего юбилея известных событий 1917 года – и пойдет сегодня речь: философских работ Гегеля, «Капитала» Маркса и «Апрельских тезисов» Ленина. Даже не очень внимательный читатель, особенно учившийся в советское время, сразу видит, что все эти тексты связаны между собою прямой линией. Как могла возникнуть эта линия? Какое прочтение написанного на бумаге повинно в том, что история XX, а вслед за тем и XXI века оказалась такой катастрофичной? Возможно ли прочитать эти «тексты-матрицы» иначе – и что это даст?
Попробуем разобраться.
Сегодня как-то уже позабылось, что в советское время науку принято было делить на два противоположных лагеря. В одном находилась так называемая прогрессивная наука, опиравшаяся на мудрость вождей мирового пролетариата, а в другом – буржуазно-загнивающая. Отличительной особенностью науки первого лагеря было наличие уже готовых рецептов на все случаи жизни. Вполне обыденной и естественной для нее представлялась ситуация, когда недостающие достоверные (то есть подтвержденные практикой) данные заменялись подходящими цитатами из первоисточников классиков марксизма-ленинизма. Подмена одного другим выглядела обыденной и само собой разумеющейся вследствие использования особого методологического аппарата – диалектической логики.
Диалектика и «диалектика»
Появление диалектической логики неразрывно связано с именем одного из известнейших представителей классической немецкой философии – Г.В.Ф. Гегеля. Гегель кардинальным образом переосмыслил понятие диалектики и привнес в него смысл, совершенно отличный от исходного – сократовского. Сократ, который, как считается, ввел этот термин в обиход, понимал под диалектикой искусство спора, интеллектуальный поединок двух оппонентов, отстаивающих противоположные точки зрения. В ходе дискуссии аргументы одного из спорящих могли признаваться убедительными и правдивыми, а другого – безосновательными и ложными. Отсюда и выражение: «В споре рождается истина». Не исключался вариант, когда оба дуэлянта терпели поражение, но никогда – чтобы оба выходили из вербального противостояния победителями. Сократовская диалектика стала мощным стимулом развития формальной логики.
Для гегелевской «диалектики» с ее спекулятивными представлениями логика классического образца была не только не нужна, но и противопоказана. Амбициозные притязания на звание главного придворного философа не допускали наличия сомневающихся в истинности его утверждений. Для Гегеля «диалектика» – это действенное средство, посредством которого стало возможным водружение его на трон непревзойденного светоча философской мудрости, а «логика» – гарант несмещаемости его с занятого престола.
У Сократа диалектика и логика – самостоятельные данности. По Гегелю, первое – предикатор (определение) второго. Для Сократа ведение дискуссии в полном соответствии с правилами формальной логики – необходимое условие существования диалектики. «Диалектика» в значении Гегеля – оправдание его «логики».
Сократовская и гегелевская трактовки различны не случайно. У разночтений глубинные корни – они предопределены несовпадением нравственных позиций Сократа и Гегеля, разным пониманием ими – как мыслителями – своей миссии.
Беспристрастные размышления над собственными познавательными возможностями вынудили Сократа констатировать: «Я знаю, что ничего не знаю». Честность перед собой и другими – необходимые формирующие факторы его философии. Майевтика[1] демонстрировала умение не только увидеть проблему, сформулировать ее и указать пути разрешения, но и сделать это на языке, понятном собеседнику. Повивальное искусство Сократа – пример простого, доходчивого и ясного дискурса. Этим оно резко отличалось от гегелевского стиля.
Гегель – носитель совершенно иных идеалов. Его манера философствования – олицетворение умения излагать мысли максимально объемно и расплывчато. Гегель демонстрировал необычайное пристрастие к облачению мыслей в формы, наименее удобные для понимания обычным человеком. Чтобы реагировать на тексты немецкого философа без ощущения когнитивного диссонанса, психика нуждалась в специальной подготовке. Точнее сказать, в определенного рода инициации. Посвящение предполагало приложение волевого усилия, блокирующего возможности мозга анализировать информацию на рациональном уровне и погружающего сознание в особое ментальное состояние, при котором причинно-следственные связи выстраивались бы не в соответствии с нормами формальной логики – что человеческому рассудку наиболее естественно, – а сообразно гегелевским представлениям о них.
Противоположность воззрений Сократа и Гегеля обнаруживается и в их отношении к светской власти.
Сократ вел скромный, аскетичный образ жизни, считая физические сущности временными, преходящими и не заслуживающими внимания. Пренебрежительное отношение к мирским вещам и заботам было отличительной чертой многих мыслителей того времени. Например, по одной из легенд, Демокрит выколол себе глаза, дабы не отвлекаться от познания истинной сути вещей. Архимед занимался механикой лишь в случае крайней необходимости, предпочитая ей математику и этику. Философы Древней Эллады уважали человека не за материальные приобретения и властные полномочия, а за широту знаний и их глубину; свое предназначение они видели в возможности предоставлять это знание людям. Свободомыслие, неприятие лести и угодничества приходились по вкусу не всем, – Сократ был казнен за откровенные и разоблачительные речи в адрес местной элиты.
Гегель – мыслитель совсем иного типа. Он – из тех, кому не были свойственны интеллектуальный альтруизм и диогеновское «Отойди, ты заслоняешь мне солнце», кто не только не противился сближению с сильными мира сего, но, напротив, стремился к нему: не освобождение разума от заблуждений и предрассудков побуждало их к творчеству, но желание возвыситься над толпой и повелевать умами непросвещенных масс.
Старания Гегеля не пропали даром. Надо с сожалением признать: диалектика сегодня понимается главным образом в его интерпретации, почти утратив свой сократовский смысл. Хотя сама процедура установления истины через интеллектуальную состязательность сторон все же сохранилась, правда, называется она сейчас по-другому – прения сторон в суде.
Изнанка гегелевского метода
Гегель утвердился в качестве непререкаемого авторитета благодаря изобретению диалектической логики(и косвенного патронажа со стороны короля Пруссии Фридриха Вильгельма III). Основу его метода составляли спекулятивные манипуляции, искусно подстраивающиеся под несовершенство тогдашнего формально-логического аппарата. Изощренный ум Гегеля, не мудрствуя лукаво, упразднил различие между противоположностью и противоречием.
Подмена позволила одновременно включать в суждение как тезис, так и антитезис и делала «диалектический» метод не поддающимся опровержению в принципе: констатация данности с одновременным ее отрицанием покрывала все возможные варианты исхода. Помимо этого, то, что люди, не особо разбирающиеся в тонкостях силлогистики, склонны воспринимать неопровержимость как доказательство правоты, использовалось Гегелем для формирования вокруг себя имиджа философа, якобы недосягаемо далеко продвинувшегося на пути к постижению истины.
Однако гегелевский метод – не более чем уловка, интеллектуальный кунштюк, секрет которого – в том, чтобы намеренно акцентировать внимание на неопровержимости при полном замалчивании обратной стороны «диалектики» – абсолютной недоказуемости. Гегелевские рассуждения столь же неопровержимы, сколь и недоказуемы.
Особенность, на которую не принято обращать внимание, но непременно следующая из неопровержимости – полная бессодержательность «диалектики». Рассуждения Гегеля настолько «всеобъемлющи» и «всеохватывающи», что извлечь из них хоть какую-то полезную информацию не представляется возможным[2]. Впрочем, создатель от своего детища этого и не требовал. Более того, он всячески избегал конкретики. Когда же Гегель – изредка – отклонялся от этого принципа, результат оказывался не в его пользу. Например, утверждения Гегеля, что количество планет в Солнечной системе должно быть ровно семь (по количеству известных на то времени), а прусскую монархию надо признать идеальным государственным устройством, сейчас выглядят, мягко говоря, неубедительными.
Секреты «диалектического» обольщения
Почему же гегелевские архетипы столь живучи и до сих пор востребованы? Если дистанцироваться от искусственно созданного вокруг имени Гегеля ореола гениальности, то секрет их магической притягательности раскрыть несложно.
Диалектическая логика прекрасно зарекомендовала себя как безотказное средство оправдания всего, что по субъективным соображениям должно быть во что бы то ни стало объявлено правильным. Она позволяет под видом неопровержимости ловко скрывать недоказуемость и банальную софистику. «Диалектика» стирает грань между мудростью и демагогией, глубокомыслием и графоманством. Кроме того, гегелевская методика обнаруживает «целебные» свойства. Благодаря применению «диалектической» терапии, резонерство – уже не диагноз, а уникальный дар, удивительным образом превращающий его обладателя во влиятельного политика, известного экономиста или авторитетного философа. Метод Гегеля великолепно справляется с задачами выдвижения «железных» алиби в пользу той точки зрения, которая получила статус должной. Главное при этом – не утруждать себя вопросами этики, не задумываться о непротиворечивости аргументации и не обещать ничего конкретного.
Поскольку доводы «диалектики» выстраиваются вне норм формальной логики, то у ее сторонников отпадает необходимость ограничивать себя рамками здравого смысла. Гегелевская логика предлагает полную независимость от когнитивного «рабства».
Отказ от интеллектуальных догматов неизбежно сопровождается нивелированием общепринятых табу, освобождением от моральных обязательств.
Низвергая устоявшиеся каноны, диалектическая логика перестраивает сознание на функционирование по стандартам, более не обязывающим рассудок подчиняться здравому смыслу. В новых обстоятельствах целеполагание формируется не столько объективными данными, сколько мнением верховного наставника. Отныне только гуру имеет право указывать пастве: где истина, а где ложь; что считать нравственным, а что порочным. Во внутригосударственных отношениях определяющим становится принцип: «Кто начальник, тот и прав». Главный мотиватор социальной активности – карьерный рост. Чем выше ты поднимаешься по иерархической лестнице, тем меньше над тобой сумасбродных начальников и все больше плебеев, готовых выполнять твои прихоти.
Грубость, высокомерие и равнодушие чиновничьего аппарата – прямое следствие замены «диктата» здравого смысла на импринтинг повиновения, отдрессированную интенцию выслужиться, получить одобрение «сверху». Причина социального неравенства кроется не столько в злонамеренности руководства, сколько в общем алогичном характере государственного устройства.
Евангелие от Иоанна начинается строкой «В начале было Слово…». Смысл ее можно понять и так: образ мыслей предопределяет поступки; как думаешь, так и действуешь. Отсюда можно заключить: соблюдение принципов формальной логики способствует налаживанию разумных, гармоничных и справедливых отношений между людьми. И наоборот, ее отсутствие компенсируется переходом на личностные отношения и вследствие этого – скатыванием к авантюрному, корыстному и аморальному поведению.
Диалектическая логика – образец трансформации благих намерений эпохи Просвещения в свою противоположность; от бэконовской максимы «Знание – сила» к испанской пословице «Сон разума рождает чудовищ».
Гегель как предтеча
Гегель заложил фундамент под иллюзорное наукоподобное сооружение – научный коммунизм. Сам он, конечно, вряд ли догадывался о той роли, которую суждено сыграть диалектической логике в создании новой религии секулярного толка. Он и не помышлял, насколько заразительным окажется его пример «философски» оправдывать законность, безальтернативность и высшее предназначение светской власти (на примере выстраивания отношений с прусской монархией).
Если проводить параллели с новозаветным сюжетом, то в новой религии Гегелю, без сомнений, принадлежит амплуа предтечи коммунизма. На роль же «спасителя» человечества «благодарные потомки» утвердили фигуру Карла Маркса. Уроженец Трира ловко перехватил эстафету диалектической обработки фактов и прекрасно овладел мастерством подгонки данных под нужный результат. Маркс, хотя и критиковал Гегеля за «раболепие и зараженность жалким высокомерием прусского чиновничества», не гнушался пользоваться его спекулятивными приемами при сочинении (как правило, в соавторстве с финансово обеспеченным Ф. Энгельсом) прозы политико-экономического содержания.
Вслед за автором «Капитала» виртуозное владение техникой гегелевской аргументации продемонстрировал Ленин. «Диалектика» позволяла ему успешно вести идейные баталии с политическими противниками. Примечательно, что в начале трудового пути В. Ульянов пытался заниматься адвокатурой. Но дела у него как-то сразу не заладились, возможно, по причине несклонности к изучению формальной логики[3]. Владимир Ильич быстро сменил сферу деятельности, став профессиональным революционером. На этом поприще будущий вождь мирового пролетариата преуспел куда больше. Ленин и его соратники искренне полагали, что овладели самым передовым учением – диалектическим материализмом, которое раскрыло им секреты исторического развития. Большевики без тени сомнения уверовали в свое мессианское предназначение – осчастливить человечество. Они убедили себя в том, что не только могут, но просто обязаны свергнуть ненавистных эксплуататоров, захватить власть в России, установить диктатуру, а затем перебросить огонь революции на остальные страны.
Воинствующие материалисты возвели гегелевскую диалектику в ранг религиозного культа. Любые критические замечания в адрес Учения позволялись только идейным вождям трудового народа – К. Марксу, Ф. Энгельсу и В.И. Ленину. Остальным отводилась роль искателей в «диалектике» неких скрытых, сакральных смыслов. Отказавшись от церковных книг, идеологи первого в мире социалистического государства предложили на их место свои нетленные святыни – труды классиков марксизма-ленинизма. Только в многотомных фолиантах «величайших гениев человечества», мысливших категориями абсолютных истин, отныне предписывалось выискивать правильные ответы. Проникновение методологии гегелевской диалектики во все сферы государственной и общественной жизни стало повсеместным.
«Диалектический» ВИЧ
В 1930-х годах Роберт К. Мертон[4] предложил ценностные ориентиры для научного сообщества: универсализм, коллективизм, бескорыстность и организованный скептицизм. Позднее Б. Бардер добавил к ним еще рационализм и эмоциональную нейтральность. В советское время эти императивы считались порождением буржуазной культуры и не получили распространения. С распадом СССР всякие нравственные ориентиры вовсе были упразднены. На их место насаждалась одна ценностная установка – получение материальной выгоды. Необходимость соблюдения профессиональной этики уступила место потребности в элементарном физическом выживании. Сложились благоприятные условия для активизации околонаучных деятелей, и те не замедлили воспользоваться ситуацией и стали массово внедряться в научную среду. Принудительное навязывание функционерами от науки диалектико-материалистического учения основательно подорвало способность науки противостоять деградационным процессам в угоду сиюминутным конъюнктурным выгодам. (После крушения СССР глашатаи научного коммунизма никуда не делись. Для бывших клерикалов соцреализма ситуация принципиально никак не изменилась. Распаханное ими «диалектическое» поле позволило без особых проблем переквалифицироваться в специалистов по теории государственного управления, менеджменту и другим новомодным дисциплинам).
Если проводить аналогию с биологией, то диалектическая логика подобна ВИЧ: проникая в тело науки, она угнетает иммунитет и нейтрализует возможности противостоять заражению псевдонаучной инфекцией. Опасный вирус сделал науку неспособной защитить себя от концепций Т.Д. Лысенко или О.Б. Лепешинской; свел на нет навыки по отличению ученых от прозаиков, пишущих с использованием специфической научной терминологии. Вследствие того научное сообщество оказалось сильно разбавлено большим количеством «специфически» мыслящих субъектов. Это сильно снизило значимость научных званий и ученых степеней, социальный статус ученых и уровень их денежного содержания. Наука из скоростного лайнера инноваций стала все более превращаться в дряхлеющее судно, днище которого так обросло моллюсками, что его возможности по движению вперед оказались под большим вопросом.
Невысокий академический рейтинг подавляющего большинства вузов России, минимальные значения индекса Хирша наших ученых и другие сопутствующие показатели характеризуют современную российскую науку не с лучшей стороны и дают основания говорить о наметившемся кризисе в этой сфере. Некоторые склонны объяснять причину такого положения дел лишь одним фактором – слабым финансированием, бывшим в прежние советские времена куда более щедрым. А поскольку в СССР господствовала коммунистическая идеология, то делался вывод: приверженность марксизму-ленинизму и следование канонам диалектической логики обеспечивало науке процветание. Думается, все как раз наоборот. Именно воинствующий материализм, вульгарная диалектика и пренебрежительное отношение к формальной логике постепенно, но неуклонно работали на вытеснение из умов людей здравомыслия и рационализма, замещая их суррогатом словоблудия и научного дилетантизма. Это и стало главной причиной интеллектуального упадка и научного застоя.
Такое положение вещей не может считаться нормальным и совершенно невыгодно государству.
Западные страны обеспечили себе господствующее положение в мире благодаря научным достижениям. Российской цивилизации, если она не желает кануть в Лету и разделить судьбу североамериканских индейцев или аборигенов Австралии, без науки не обойтись. Возможно, по этой причине руководство страны и было вынуждено инициировать реформирование РАН.
Конечно, отрадно, что чиновники самого высокого уровня наконец-то обратили внимание на состояние науки, но исключительно административными мерами проблему не решить. Структурные изменения безусловно нужны, но если процесс реанимирования науки ограничить организационными мероприятиями, высока вероятность получения результата, известного из басни Крылова «Квартет» или характеризуемого фразой: «Хотели как лучше, а получилось как всегда». Для перерождения важно, чтобы в сознание самих представителей научного сообщества пришло понимание необходимости перемен. Излечение науки должно происходить в первую очередь за счет внутренних резервов с опорой на собственные силы. Это как раз тот случай, когда судьба утопающего находится в его собственных руках. Потенциал у отечественной науки есть – и огромный. Но толерантное отношение к «диалектике» не дает возможности механизму самоочищения функционировать вполне эффективно, не позволяет своевременно очищать науку от паразитирующего балласта, имеющего формальное право выступать от ее имени.
* * *
В заключение хотелось бы выразить надежду, что отечественная наука наконец-то оправится от метастазов гегелевской диалектики, долгое время подавлявшей ее рациональное естество. Творения Гегеля, Маркса и других «диалектиков» займут достойное место в библиотечных фондах и будут интересны лишь узким специалистам, изучающим замысловатые перипетии человеческой мысли в различные моменты ее истории. В конце концов, все, что не убивает, делает нас сильнее.
[1] Майевтика – метод Сократа извлекать скрытое в человеке знание с помощью искусных наводящих вопросов.
[2] Из теории информатики известно, что информационная емкость сообщения обратно пропорциональна вероятности ее получения. Безальтернативные утверждения, то есть те, которые всегда сбываются, – информационно пусты.
[3] Гимназию Володя Ульянов закончил почти отличником. Единственная четверка – по логике.
[4] Роберт Кинг Мертон (1910–2003) – американский социолог, заложил основы социологического анализа науки как особого социального института с присущими ему ценностно-нормативными регулятивами.
0
120.00
