Как меняется психология человека, брошенного в экстремальные обстоятельства боя? Почему во время специальной военной операции возродился жанр письма? Какие песни поют и какие истории рассказывают на передовой? Об этом наш разговор с военным психологом, ведущим научным сотрудником Института российской истории РАН Еленой Сенявской.
ЕЛЕНА СЕНЯВСКАЯ: Как в конце 40-х годов ХХ века писал английский военный психолог Норман Коупленд, из поколения в поколение оружие меняется, а человеческая природа остается неизменной. Сегодня в зоне СВО мы видим, что бойцы совершают точно такие же подвиги, как их деды и прадеды. Преемственность поколений совершенно очевидна. И исторические параллели сегодняшних событий прослеживаются не с какой-то одной конкретной войной. Хотя Великая Отечественная наиболее ярко высвечивает проблемы борьбы против нацизма, с современным вариантом которого наша армия столкнулась сейчас.
В новой ситуации — экстремальной, на грани жизни и смерти — просыпаются все те лучшие качества наших людей, которые проявлялись и в Великую Отечественную. Так уже был совершен аналог подвига Николая Гастелло, когда 2 декабря 2022 года в районе Клещеевки российские летчики подбитого СУ-24М — командир экипажа Александр Антонов и штурман Владимир Никишин — направили свой горящий самолет на колонну вражеской бронетехники. Посмертно им присвоено звание Героев Российской Федерации.
Министр обороны РФ Сергей Шойгу в конце 2022 года сообщил, что более 20 тысяч человек поступили на службу добровольцами во время призыва. Что это за люди?
ЕЛЕНА СЕНЯВСКАЯ: Среди добровольцев больше всего «воинов по призванию», тех, кто связал свою жизнь с военной профессией. Битва для них — именно та стихия, где, по их представлениям, открывается возможность для наиболее полной самореализации, удовлетворения материальных и духовных потребностей. Именно из этой, сравнительно немногочисленной категории (по мнению экспертов, она составляет около 3—5% дееспособного населения, а в специфической военной среде — до 60—70% кадровых офицеров и 70—90% отставников) набираются добровольцы для участия в локальных войнах и конфликтах, бойцы особых отрядов по борьбе с вооруженной преступностью… При том что за категорией «воина по призванию» в действительности скрываются очень разные типы личностей и по психическому складу, и по системе ценностей. В отдельных случаях данный тип воина формируется как результат посттравматического синдрома, когда человек, побывавший на фронте, уже не представляет свое существование вне экстремальной обстановки. «Воины по долгу» — это люди, которые независимо от своего субъективного отношения к войне, часто негативного, оказавшись перед необходимостью защищать свою страну, сами добровольно идут на фронт. В данном случае даже ненависть к войне не мешает их готовности взяться за оружие, чтобы отстоять свободу Родины и собственное право на жизнь. В мирных условиях к данному типу людей относится около 20—30% призывников. По отношению ко всему военнообязанному населению они составляют 8—12%.
Историки проводят параллели с Гражданской войной 20 годов 20 века, когда пришлось воевать со «своими людьми»…
ЕЛЕНА СЕНЯВСКАЯ: Наша беда в том, что перед началом специальной военной операции у нас считалось, что по ту сторону границы живет наш народ, которого обманули или запугали западные марионетки и экстремисты. И когда мы придем этому народу на помощь, нас встретят с радостью. Не учли, что пока мы пребывали в этом благодушном состоянии и воспринимали другую сторону, как родных, 30 лет западные идеологи и взращенные ими местные националисты превращали Украину в анти-Россию и создавали для своего населения образ врага из нас. Вспомните жуткие ролики про крохотных детишек, которые зигуют и кричат, что будут «резать русню».
Так вот, те фейки, которые мы видели с начала специальной военной операции, подобно Буче или безумным рассказам женщины-омбудсмена Украины, — все это выросло из антисоветской и антироссийской пропаганды. Вспомните о «миллионах изнасилованных немок» начала двухтысячных, когда этот миф до нас добрался с Запада вместе с книжкой «Падение Берлина. 1945» английского историка Энтони Бивора. После издания книги на русском языке этот миф стал активно муссироваться в российской либеральной прессе и в русскоязычном интернете. Он психологически готовил в том числе и украинское сознание к расчеловечиванию россиян: красноармейцы и их потомки — это дикие азиатские орды, орки. Почему-то в украинской пропаганде фэнтезийные образы мира Толкина получили наибольшее распространение. Здесь нет ничего нового: вслед за Геббельсом после окончания Второй мировой войны его расистские наработки о жестоких варварах-красноармейцах подхватили союзники по антигитлеровской коалиции. В англо-саксонской литературе этот миф был распространен. Но пыль с него стряхнули именно после развала СССР.
Расчеловечивание противника через фейки, подобные Буче, или вбросы Денисовой — это явления цифровой эпохи?
ЕЛЕНА СЕНЯВСКАЯ: Враг должен быть «плохим», потому что иначе война в нравственном (и психологическом) отношении вообще оказывается невозможной: убийство человека находится за пределами общепринятых норм морали, религиозной этики и здоровой психики. Однако врага «нужно и можно» убивать, потому что он как бы изначально выносится за рамки категорий, на которые эти нормы распространяются.
В общественном сознании враг наделяется свойствами, противными человеческой натуре. Действительно отрицательные его качества гипертрофируются, а качествам, которые по обычным мирным меркам оцениваются положительно, придается негативный смысл. Иногда в качестве таких характеристик доминируют религиозные мотивы («язычники», «нехристи», «неверные», «безбожники»). Исторически более устойчива оценка противника по критерию «цивилизованности»: враг почти всегда «варвар», причем конкретный смысл в этот оскорбительный термин может вкладываться разный (от нечеловеческой жестокости до несоблюдения правил гигиены). «Принижение» врага происходит путем приписывания ему всех человеческих слабостей: подверженности пьянству, разврату, воровству, мародерству.
В Подмосковье будут строить центр помощи демобилизованным с посттравматическим синдромом. Что это за психологическое состояние и насколько широко оно распространено сегодня?
ЕЛЕНА СЕНЯВСКАЯ: На посттравматику обратили внимание еще в начале XX века. Это сделал военврач Герасим Шумков, один из основоположников военной психологии. Вернуться к спокойному, мирному существованию после участия в военных действиях человеку не менее сложно, чем «вступить» в войну: обратный процесс перестройки психики протекает столь же болезненно и порой затягивается на годы.
По данным ведущих отечественных военных психиатров, в последнее время увеличилось число «отсроченных» последствий боевых действий. Военные медики называют их «боевой психической травмой», «вьетнамским», «афганским» или «чеченским» синдромом. В структуре психической патологии среди военнослужащих срочной службы, принимавших участие в боевых действиях во время локальных войн в Афганистане, Карабахе, Абхазии, Таджикистане, Чечне, психогенные расстройства достигают 70%, у офицеров и прапорщиков они несколько меньше. У 15—20% прошедших через эти вооруженные конфликты, имеются «хронические посттравматические состояния», вызванные стрессом.
Психологические проблемы были у многих вернувшихся с Великой Отечественной войны фронтовиков. Поэт Борис Слуцкий так описал ситуацию:
«Когда мы вернулись с войны,
Я понял, что мы не нужны.
Захлебываясь от ностальгии,
От несовершенной вины,
Я понял, иные, другие
Совсем не такие нужны.
Господствовала прямота
И вскользь сообщалось людям,
Что заняты ваши места,
И освобождать их не будем».
Дело в том, что существуют люди, про которых в армии принято говорить: в мирное время к службе не пригоден, в военное время — незаменим. Среди проблем, которые возникают в связи с посттравматикой, ностальгия по фронтовому прошлому, желание мысленно в него возвращаться, воспроизводя комплекс прежних чувств, переживаний. Повышенная склонность к риску и в мирной жизни. Тяготение к опасным профессиям. И в то же время чувство фронтового братства, некоей общности между участниками даже не только одной, но, может быть, нескольких войн, противопоставление себя всем остальным, «не нюхавшим пороха».
Сейчас задача в том, чтобы, не дай бог, после окончания специальной военной операции вернувшиеся с нее наши ребята, наши герои, не почувствовали себя отверженными среди в большей своей части не воевавшего общества, чтобы они не превратились в «потерянное поколение», а заняли достойное место в мирной жизни, потеснив собой тыловых бюрократов, которые относятся и к специальной военной операции, и к собственной стране недостаточно патриотично.
Дед, участник Великой Отечественной, рассказывал, что жизнь до войны была такой трудной, что он особенно и не заметил неудобств землянки в три наката. Как современный человек, который привык к комфорту мирной жизни, воспринимает обстрелы, боевые вылазки, близость смерти и боли?
ЕЛЕНА СЕНЯВСКАЯ: Привычка к комфорту — тонкий слой наносной шелухи цивилизованности, который быстро слетает. Происходит возвращение к первоосновам, к базовым ценностям. Люди в экстремальной обстановке начинают пересматривать свои подходы к жизни, ломаются многие стереотипы. Какие-то вещи, казалось бы, ничтожные и незаметные в обычной обстановке, во время боев приобретают ценность едва ли не абсолютную. Например, в мирной жизни возможность в любую минуту сходить в ближайший магазин и купить себе пачку сигарет привычна и сама собой разумеется. Для бойца на передовой последняя папироска, которую пускают по кругу среди своих товарищей, огромная ценность и одновременно мощный фактор сближения и сплочения людей, символ фронтового братства. Это было и в Великую Отечественную, это мы видим и сейчас.
Елена Спартаковна, как ни страшно это звучит, но война становится повседневностью. Это заметно?
ЕЛЕНА СЕНЯВСКАЯ: У меня есть коллега, которая живет в Донецке под постоянными обстрелами. Когда все началось в 2014 году, она была совсем юной девочкой, только закончившей школу. Рассказывает удивительные вещи. Каждый выход в город — это игра со смертью в прятки. Потому что никогда не знаешь, куда и как прилетит снаряд, каким осколком может зацепить. У моей знакомой уже целая коллекция тех осколков, которые она собрала по пути на работу, в магазин. Это те осколки, которые могли ее убить.
Появился ли новый фронтовой фольклор?
ЕЛЕНА СЕНЯВСКАЯ: Вернулись многие жанры, которые считались почти утраченными. Еще недавно многие говорили, что авторская песня постепенно вымирает, что ее место замещается поп-культурой, которая звучит на радио и телевидении. Но в зоне специальной военной операции, во-первых, популярны совершенно другие песни, которые раньше в эфире никогда не звучали, а распространялись среди народа иными путями. Во-вторых, появились новые песни, рожденные на фронте. Душевные, отражающие все те настроения, которые есть на передовой и здесь, внутри страны. Например, совершенно потрясающая песня «Тыловая»: «Я сижу в тылу, я вяжу носки...» Или стихотворение священника Владимира Русина «Позывной «Теркин».
Вдруг обнаружилось, что вообще-то интернет есть не везде. Бойцам в зоне специальной военной операции отослать смс домой значит подставить себя и своих товарищей под удар вражеской артиллерии, потому что этот сигнал могут засечь. Но как же солдату быть без связи с тылом, с домом? Никак нельзя! И вот уже дети со всех концов страны, как во время Великой Отечественной, снова пишут на передовую письма незнакомым бойцам, и те читают их со слезами на глазах, бережно хранят, носят у сердца.
Эти письма становятся талисманами, оберегами. Люди верят, что письмо от мамы или от любимой может отвести пулю. Одну историю передают из уст в уста. Незнакомая девочка прислала бойцу своего любимого плюшевого мишку, он во время боя случайно игрушку обронил, нагнулся, чтобы поднять, и осколок, который был ему предназначен, просвистел над ним, лишь слегка задев каску. Маленький мишка спас ему жизнь. Обрастая народными подробностями, история становится фольклором.
Есть и анекдоты на современные, актуальные темы, с действующими политическими персонажами, которые бойцы рассказывают друг другу в окопах. Специальная военная операция пронизывает собой все виды искусства, которые существуют в зоне боевых действий и в прифронтовых районах.
Например, в Донецке скульптор-кузнец Виктор Михалев из гильз и осколков делает композиции цветов. Роза, которая растет из убивающего все живое железа войны... Жизнь и красота, побеждающие смерть… Эти скульптуры я уже встречала в музее Рязанского высшего воздушно-десантного командного училища, в военно-историческом музее «Юные защитники Родины» в Курске, в Музее Победы на Поклонной горе в Москве.
Ключевой вопрос
Вас представляют как военного антрополога и военного психолога.
Это новое направление исторической науки?
Сенявская | Да, военная антропология — сравнительно молодая область. Она зародилась в конце ХХ века и соединяет в себе достижения многих наук (педагогики, психологии, истории, культурологии, медицины и других) в изучении одного явления — человека на войне. Например, военно-историческая антропология обращается к историческому опыту, накопленному обществом за тысячелетия его развития. Военно-историческая психология изучает «человека воюющего» как особое социально-психологическое явление: его мысли, чувства, механизмы поведения. К слову, теоретические основы военной психологии и военной социологии, которые почти столетие спустя заложили фундамент более широкой науки — военной антропологии, зародились именно в нашей стране, в самом начале ХХ века среди русских военных, имевших огромный опыт на поле боя.
0
48.00
